Слово скальда

- Довольно! – останавливает певца король, и все видят на лице его легкую тень презрения, что пролегла возле орлиного носа и в уголках тонких губ. – Ты плохой скальд, и тебя ждут оковы. Наденьте на него цепи!
Двое могучих воинов из дружины государя подходят к неудачливому поэту, чтобы выполнить приказание, и через несколько мгновений несчастного уже гонят к остальным пленным, тыча острыми пиками в согнутую позором спину.
Конунг не смотрит на эту сцену. Он вообще никуда не смотрит: глаза его закрыты, он слушает второго претендента.
Дрожит и срывается на хрип высокий голос…
- Нет, нет, нет! – прерывает второго певца король, мотая головой из стороны в сторону. Глаза его по-прежнему закрыты. – Ты плохой скальд. Заковать его!
И беднягу постигает участь первого поэта.
Отяжелевшие веки конунга все еще сомкнуты, однако потускневшие глаза открываются и загораются ледяным огнем, когда слуха государя касается третий голос, преисполненный гнева и отвращения…
И тогда заговорил третий поэт. И сказал так:
- Ты вовсе не прекрасен, шведский конунг! Ты подлая гадюка, что скрывается в траве. Что благородного в войне и смертях? Что великого в твоих бесчисленных войсках и несметных сокровищах? Скажи: ты счастлив оттого, что земля твоя пьет кровь и зарастает болотным илом? Неужто упоение тебе приносит чья-то боль? Ужели сердце твое поет во время сечи? Скажи «да», и я назову тебя бездушным лжецом и трусом, что прячет нос под землей! Ты не великодушный наш владыка, чей взор всем поданным его приносит свет! Но ты и не ужасный повелитель, кто всем – и верным, и неверным – внушает трепет! За твоей жестокостью скрывается лишь слабость и страх, сокрытый в глубине души. Ты низкий и ничтожный человечек, который хочет, чтоб его считали богом! Ты пес бездомный, что скулит под дверью у более великого вождя, ты жаба, ты уродливая жаба. Ты мне напоминаешь насекомое, раздавленное чьим-то сапогом! И ты несчастен. О, как ты несчастен! Мне жаль тебя, ты не достоин править нами, в чьих жилах вольный ветер и огонь! Я сам – дитя земли, где не было оков, и никогда не буду я служить таким, как ты! Уж лучше умереть!
Страшен конунг. Бледны от злости его решительные губы, и сжаты большие кулаки в железных перчатках. Бешено вращаются в глазницах горящие ненавистью глаза.
И твердая рука выхватывает меч, и лезвие его пронзает грудь поэта… И падает поэт на землю, что вскормила свободных, храбрых воинов, похожих на него.
Людей непокоренных, ни духом, ни словами.
Ни сердце, ни свободу не отдадут они…
С легкостью выдыхает конунг, когда жизнь покидает последнего певца.
- Похороните его как подобает на вершине вон того кургана, где веют вольные ветра, - велел король, указывая своим воинам на север. – И напишите на надгробном камне: это был лучший из скальдов. И за то он получил свободу.

Клонившийся к вечеру день выдался невероятно душным, и в воздухе чувствовался густой и тяжелый запах субтропической грозы. С востока уже наползала темно-серая туча, чем-то похожая на гигантскую мохнатую мокрицу; на западе заходящее солнце окрашивало горизонт своим ярким багрянцем, и озолоченные этим светом клочья облаков повисли над вершиной Столовой горы.
В крохотном сиротском приюте «Старая заводь» дети заканчивали ужин.
Этот интернат для мальчиков-африканеров лет тринадцать назад построил неподалеку от Капстеда (или Кейптауна, как называют его европейцы) один богатый бур. Теперь, несмотря на небольшой свой возраст, здание приюта являло собой весьма печальное зрелище: бревна гниют от высокой влажности, деревянная дверь расцарапана и перекошена, на крыше сплошные заплаты, темные окна смотрят недобро, да и целых стекол в них почти и не осталось. Как никак, сиротский дом, материально поддерживать некому, страна бедная… Да и детки постарались на славу.
Пока в общей столовой стучали тарелки и ложки, лишенный ужина за очередную свою дерзкую выходку Якоб отбывал наказание на кухне с ворчливыми старухами-поварихами. Драил посуду за то, что на уроке истории запустил в доску бумажный самолетик и попал прямо в затылок учителю, г-ну Жерве. Весь средний класс захохотал, а Якоба с позором выгнали из кабинета и решили как следует проучить.
Его здесь никто не любил – этого тихого, замкнутого мальчугана, который всегда был себе на уме. Он отвечал не лучше: обоим учителям и директору интерната – дерзостью, а другим воспитанникам – презрением и даже жгучей ненавистью, которая острыми льдинками блестела в его зеленоватых глазах.
Четырнадцатилетний Якоб был сыном фермера, африканера голландского происхождения, Ламберта Ван Лейдена, печально погибшего за полтора месяца до окончания последней англо-бурской войны. Мать Якоба – Магдалена Ван Лейден – недолго выдерживала гнет внезапной потери и быстро зачахла от какой-то болезни, и мальчика, тогда еще пятилетнего, отправили прямиком в «Старую заводь».
Был такой же безжалостно душный вечер, когда он впервые сюда попал…
Отвлекаясь от мытья посуды, Якоб то и дело поглядывал в маленькое окно. Собственно говоря, он ничего не ожидал там увидеть, кроме кривой дорожки, которую с обеих сторон окружали акации. Привычная картина…
Но в тот вечер знакомый скучный пейзаж внезапно разбавили две человеческие фигуры. Один был высокий широкоплечий мужчина с пышными усами и бакенбардами, в строгом черном костюме (и как ему не жарко?). Второй – маленький мальчик лет шести, который еле поспевал за широкими шагами своего взрослого спутника и хватался ручонкой за подол его сюртука. Приглядевшись, Якоб признал в малыше метиса: даже через долго немытое стекло было видно, что в нем течет кровь одного из «цветных».
- Чего зеваешь? – прикрикнула на Якоба самая толстая кухарка, и спустя мгновение холодное влажное полотенце хлестнуло парнишку по лицу.
- Ай! – обиженно воскликнул мальчик и, злобно сверкнув глазами в сторону старухи, вернулся к тарелкам.
Только через полчаса Якоб наконец-то был свободен и поспешно смылся с кухни. Оказавшись в темном коридоре, он тут же столкнулся нос к носу с главным задирой приюта по имени Жан. Отвесив Якобу добрый подзатыльник, шестнадцатилетний верзила весело сообщил:
- У нас новичок, тихоня! Маленький негрик! Ха-ха-ха! Вот позабавимся мы с ним!
Внезапно замолчав, Жан скрылся в ближайшем проходе, а Якоб увидел, как усатый человек, только что вышедший из кабинета директора интерната, стремительно пересек расстояние до входной двери и…
Прежде чем выйти и убраться восвояси, мужчина пробурчал себе под нос:
- Недолго он продержится, бедняга…
И ушел. Даже не подозревая, что Якоб слышал эти слова.
Что они должны были означать? Ответ напрашивался сам собой: забьют мальчонку, замучают…

Впоследствии оказалось, что как раз из-за этого мальчишку и перевели из одного сиротского приюта в другой – из-за того, что там зверски избивали. Конечно же, все потому, что он был наполовину негром. Да, кстати, звали новичка африканским именем Абидеми. Кто были его родители? Никто не знал.
… Якоб медленно и неохотно плелся к чулану для швабр и метел. Какой-то жалкий стукач заявил директору, что это юный Ван Лейден вырвал несколько страниц из классного журнала, и теперь целую неделю виновный должен был подметать и мыть полы по всему интернату. Подлый ябеда… Но ничего не поделаешь – и Якоб терпеливо выполнял свою работу, вынашивая в голове план мести всем подряд.
Протянув руку, паренек рывком открыл дверь чулана… из темноты тесной комнатки, сквозь облачко серой пыли, на него испуганно глядел маленький Абидеми. Под глазом у «цветного» красовался большой синяк.
Якоб удивленно вылупился на него в ответ.
- Ты чего тут делаешь, малец?
Мальчик моргнул.
- Жан сказал, чтобы я не показывался ему на глаза, - спокойно ответил он.
- А ты будешь слушать все, что скажет тебе Жан? – нахмурился Якоб.
- Не знаю. Еще он сказал, что тебя зовут Якоб и что тебя надо опасаться, потому что ты прямо как вся эта «Старая заводь». Что он имел в виду?
Якоб промолчал. Он-то понял, что хотел сказать Жан – этот любитель сквернословить.
«Старая заводь». Тихий омут…
В котором черти водятся.
Да еще какие черти! Вон как здорово малышу врезали. Поди, того же самого Жана рук дело.
- Дурак ты, - с презрением бросил Якоб, отталкивая Абидеми и хватая метлу и совок. – Нельзя Жана и его друзей бояться – совсем жизни не дадут.
Маленький метис ничуть не обиделся на замечание африканера. Напротив, выскочив из чулана с веселой улыбкой на побитом лице, он поспешил следом за Якобом чуть ли не вприпрыжку.
- Чего за мной увязался? – недовольно буркнул юный бур, вновь замыкаясь в себе.
- Ты помнишь своих родителей, Якоб? – с интересом спросил Абидеми.
- А тебе какое дело?
- Просто так… Я своих совсем не помню. Совсем…
- Правильно. Потому что они тебя бросили. И не надо их помнить!
- Эй! – Абидеми с возмущением обогнал Якоба и схватил его за руку. – Как так – бросили? Мой отец очень скоро придет за мной, я знаю! Вот увидишь.
- Никто за тобой не придет, малыш.
Якоб вошел в одну из классных комнат, швырнул совок в ближайший угол и принялся мести пол. Но Абидеми все никак не желал от него отставать.
- Как ты думаешь, какой из себя Бог? – вдруг поинтересовался он.
Ван Лейден устало закатил глаза. Ну за что такое наказание?
-Не знаю, я его никогда не видел. И вообще… не верю я ни в какого Бога! Нет его и все! Отвали, малыш…
- Но как в него можно не верить? – в ужасе прошептал Абидеми. – Разве он не везде вокруг нас?
Якоб простонал от досады. Маленький негр-пророк – только этого еще не хватало!
Все то время, пока он подметал, Абидеми не отходил от него ни на шаг, и Якоб проклинал ту минуту, когда Жан заставил мальчишку спрятаться именно в том чулане, куда по воле случая пришлось заглянуть ему самому. Он никак не мог понять, чего от него хочет этот назойливый шестилетний оборванец.
- Иди спать! – сказал метису Якоб сразу после ужина.
Но Абидеми внезапно вцепился в потертую штанину Ван Лейдена и чуть ли не взмолился:
- Не прогоняй меня, Якоб! Я так хотел найти себе настоящего друга!
- Да какой я тебе друг? – Он отчаянно пытался отцепить от себя странного мальчишку, не сделав тому больно. – Ну, в самом деле! Что ты ко мне пристал?
Наблюдавшие эту сцену мальчики разных возрастов, нагло смеялись, а кое-кто злобно ухмылялся.
- То же мне, нашел себе друга малыш! Тихоня наш всегда один ходит, и на уме у него только коварные планы, как бы всем отомстить.
Холодный взгляд Ван Лейдена, будто нож, скользнул по смеющимся лицам.
- Пошли-ка отсюда, Абидеми, - буркнул Якоб, уводя за собой малыша.
Когда оба мальчика вышли из столовой, Абидеми вновь заметно повеселел.
- Скажи, Якоб, как зовут того пса, который живет в покосившейся будке на углу приюта?
- Черт его знает, - проворчал Вал Лейден. – Наверное, у него нет имени. Пес – он и есть пес.
- Он такой худой… Наверное, его морят голодом. Давай его покормим, а?
- Что за глупости? Чем ты собираешься его кормить?
- Я припас кусок хлеба специально для него. – С этими словами Абидеми с довольной улыбкой выудил из кармана отсыревшую корку. Его зубы казались белыми-белыми на фоне темной кожи.
Якоб вздохнул.
- Ну… пошли… - протянул он. – Только ненадолго.
Облезлый старый пес был несказанно рад даже такому крохотному кусочку хлеба, какой сберег для него маленький метис. Проглотив корку в мгновение ока, он забил хвостом по грязной земле и воззрился на Абидеми преданными воспаленными глазами.
- Видишь, как он доволен, - улыбнулся Абидеми. – Теперь мы всегда будем его подкармливать, да?
Якоб промолчал.
- Ты мне поможешь починить крышу его будки? – с воодушевлением спросил Абидеми. – А то она сильно протекает, когда идет дождь…
- Нет, - отрезал Ван Лейден.
- Ну, пожалуйста! У меня не хватит сил, а ты гораздо старше… Ну, Якоб…
- Ой, хорошо! Согласен. Что-нибудь придумаем с его крышей.
На следующее утро, еще до занятий и завтрака, оба мальчика притащили к будке пса, которого Абидеми назвал просто Другом, еще одним своим другом, вторым после Якоба, старые доски, которые откопали в сарае на заднем дворе «Старой заводи». Там же нашли гвозди и молоток, и Якоб, как мог, прибил доски к крыше, не обращая внимания на удивленные взгляды Жана и его дружков – таких же подростков-переростков.
Абидеми радовался безумно. Прыгал вокруг будки, шлепая босыми ногами по грязным дождевым лужам, и хлопал в ладоши, а Друг топтался рядом и весело лаял.
Якоб растеряно смотрел на этих странных существ – четвероногого и двуногого «цветного». Но на душе у него тоже было хорошо…

- Доброе утро, Ван Лейден, - сказал директор на редкость миролюбиво.
- Здравствуйте, - тихо пробормотал Якоб.
- Садись.
Нескладный мальчик осторожно подошел и чопорно опустился на стул. Зачем директор его вызвал? Поди, опять собирается отчитывать, так что только уши потом будут гореть…
- Я хочу поговорить с тобой о твоем друге Абидеми, - начал директор.
- Он мне не совсем друг, - вскинулся мальчик. – Я просто…
Директор остановил его движением руки, лицо его помрачнело.
- Не надо таких слов, мальчик мой, - сказал он отчего-то очень печально. – Не надо отказываться от дружбы. Особенно в такой ситуации…
В животе у Якоба что-то неприятно сжалось.
- В какой еще ситуации?
- Твой друг Абидеми серьезно болен, Якоб. У него малярия – очень страшная болезнь. Он подхватил заразу еще в том приюте, но проявилась она только две недели назад. Скоро бедный мальчик умрет.
- Что вы такое говорите, директор? – Якоб побледнел. – Не может такого быть! Разве такие маленькие умирают?
Директор закивал, нахмурившись.
- Еще как умирают. К сожалению…
- Не может такого быть! – упрямо повторил Якоб.
Директор тяжело вздохнул, и отпустил мальчика. Тот почти бегом покинул кабинет. Весь день он провел, прячась от маленького Абидеми среди зарослей акаций и алоэ. А на следующий день…
С утра Якоб проснулся оттого, что кто-то легонько теребил его за плечо. Открыв глаза, он обнаружил, что это маленький Абидеми склонился над ним.
- Ты чего?
- Мне страшно, Якоб, - прошептал мальчик, и Ван Лейден заметил, что все его худенькое тельце сотрясается от дрожи. На висках Абидеми блестели капельки пота, и он тяжело дышал.
- А ну-ка быстро в кровать! – шикнул на мальчишку Якоб. – Тебе лечиться надо!
- Да кто ж меня будет лечить? – жалобно протянул Абидеми. – Тут таких лекарств-то нет… Да и не стал бы никто… Я ведь… не белый.
- Быстро в кровать! – настойчивее повторил Якоб.
Вскочив с постели, он чуть ли не силком проводил Абидеми в комнату, где спали младшие мальчики, и уложил на узкую койку.
- Вот так и лежи. А я что-нибудь придумаю.
Абидеми схватил Якоба за руку. Боже, какой же он был холодный!
- Голова болит, - пожаловался мальчик. – Дышать тяжело… Дышать…
Больной промаялся весь день. Директор хотел вызвать из Капстеда доктора, но почему-то передумал, видимо, решил, что смысла нет.
За день несколько приступов, в продолжение которых мальчик кричал и судорожно бился в конвульсиях. Его постоянно тошнило, а тахикардия все усиливалась. К вечеру поднялась высокая температура, глаза мальчика нездорово, неестественно блестели, как при лихорадке.
Маленькая черная ладошка безнадежно впивалась пальцами в руку Якоба, который сидел на краю кровати и не мог отвести глаз…
- Мой отец скоро придет за мной, и все будет хорошо, - слабым голосом прошептал Абидеми. – Очень хорошо. Ведь правда, Якоб?
Чувствуя, что совсем охрип, Ван Лейден кивнул.

Был серый ненастный день, и обильные струи дождя падали с опустившегося неба на землю, стуча по крыше старой будки.
- Держи, Друг. – Якоб бросил в чашку пса два куска обеденного хлеба и недоеденную куриную ножку.
Присел рядом. Стал наблюдать.
- Грустно нам с тобой без него, да, Друг?
Пес заскулил.
Якоб до сих пор помнил, как в то самое утро директор снова вызвал его к себе, и его морщинистое лицо было таким… уставшим… и бесстрастным, когда он произнес это:
- Абидеми умер этой ночью.
- Нет! – закричал тогда Якоб, хоть сам и не ожидал от себя подобной реакции. – Я вам не верю! Это неправда, неправда!
Он заплакал…
Что? Слезы? Какие еще слезы? Откуда?
Вот и теперь Якоб шмыгнул носом, а Друг снова заскулил.
- Не горюй, старина, - сказал Ван Лейден, больше обращаясь к самому себе и себя пытаясь утешить. – Не горюй…
Капли дождя стучали по собачьей будке…
- Хочешь, я усовершенствую твою крышу?

Молодая женщина в темно-зеленом европейском платье стояла у калитки и пристально вглядывалась в темные окна приюта «Старая заводь». Впрочем, о ее происхождении можно было судить не только по одежде, но и по манере держаться и, конечно же, по нежному светлому оттенку кожи, по золотистым кудрявым волосам…
Старик Мартин, их горбатый сторож с перекошенным какой-то болезнью лицом, стоял напротив гостьи и никак не желал пускать ее.
- Прошу прощения, сударыня, сегодня приют закрыт для посетителей.
- Но я только…
- Таковы правила! Приходите в другой день, а точнее… эээ… через шесть дней. Тогда можно будет.
Не дав женщине сказать ни слова больше, сторож удалился, ворча что-то себе под нос.
Миссис Эдвардс, англичанка по крови и духу, тяжело вздохнула. Ну вот, и здесь дали от ворот поворот… Шесть дней.
Но что поделаешь? Шесть так шесть. Если только муж отпустит ее еще раз…
А скорее всего, больше не отпустит.
Поджав губы, чтобы не расплакаться, женщина побрела вдоль забора, и тут увидела тощего загорелого подростка в потрепанной одежде, который перелезал через ограду приюта с маленьким узелком за плечами. При этом он в кровь ободрал ноги о колючки разросшегося алоэ.
Миссис Эдвардс остановилась, а юный беглец, заметив ее, тихо ахнул и тоже замер, усевшись на забор.
- Не бойся, я тебя не выдам, - ласково сказала мальчику миссис Эдвардс на родном в Капстеде африкаансе – языке африканеров. – Спускайся.
Поколебавшись, подросток слез на землю.
- Как тебя зовут, юноша?
- Якоб Ван Лейден.
- Здравствуй, Якоб. Я миссис Эдвардс. Почему ты решил сбежать?
Паренек нахмурился.
- Надоело. Давит. Дышать тяжело. Не могу больше тут жить!
- Скажи, Якоб: здесь живет мальчик лет шести по имени Абидеми?
Беглец долго не отзывался, все смотрел прямо в глаза благородной даме и как будто… как будто что-то понимал…
Что-то очень важное.
- Он здесь жил, - сказал наконец Якоб. – Жил – больше не живет.
- То есть как это – не живет? – испугалась миссис Эдвардс.
- Вот так – не живет и все. За ним пришел человек, его отец. Он забрал Абидеми домой. А вы знали его, миссис?
Женщина вздрогнула.
- Что? Знала ли я его? Да… - рассеянно проговорила она. – Да… Вообще-то я… я его мать.
Якоб снова надолго замолчал. А когда заговорил, женщине показалось, что в его голосе было что-то… обвиняющее.
- Зачем же вы отдали его в сиротский приют?
- Я… Его отец был из капских «цветных», а я – подданная Великобритании, и… Этот ребенок был моей ошибкой. И потом я должна была выйти замуж. Так хотел мой отец. В общем… Я не могла его оставить у себя. Понимаешь?

Якоб еле сдерживал свою ярость. Как сказала эта женщина? Абидеми был ошибкой?
Ох, как ему хотелось крикнуть ей в лицо: «Это вы, сударыня, были ошибкой! Вы никчемная мать, вы его не стоите! Вы ошибались, вы! А он ушел. И все из-за вас! Если бы вы оставили его у себя, он бы не заболел малярией. Он бы не умер!»
Но Ван Лейден будет молчать.
Все-таки жалко бедную миссис Эдвардс.
Подняв на нее глаза, Якоб понял, что она плачет.
- Я бы любила моего мальчика, - всхлипывала женщина. – Если бы я только могла… Но я не могла. Я, правда, не могла, не могла… Ах, бедный мой, Абидеми! Все это время ты был лишен материнской ласки!
Яков вспыхнул.
- Бедный?! – вскричал он. – Ничего подобного! Вовсе он не бедный, вы слышите? Он счастлив!
- Да, я просто хотела сказать, что…
- Нет! – резко перебил ее Якоб. – Не говорите ничего! Прекратите причитать! Он не нуждается в вашей жалости! Он счастлив, а вы… А вам лучше оставить его в покое.
Миссис Эдвардс явно была сбита с толку этими жесткими и суровыми словами. Ее бледные щеки покрылись красноватыми пятнами, в глазах заблестели слезы, а губы задрожали.
- Да, наверное, так будет лучше для всех, - тихо промолвила она. – Расскажи мне о нем, Якоб…
Мальчик вздохнул про себя.
Ну как ей рассказать о том, что за те несколько дней, что он был знаком с Абидеми, он научился у этого малыша вере, доброте, любви к людям и всему живому, жажде жизни… Как жаль, что его единственный друг исчез так же внезапно, как появился…
- Он был моим лучшим другом, - сказал Якоб. – А больше… больше я ничего не могу вам сказать. И не просите меня. Не просите!
И он побежал. Со всех ног, чтобы эта потерявшаяся в жизни и судьбе женщина не окликнула его снова.
Абидеми, судьба посмеялась над нами. Почему она не привела твою мать к воротам нашего приюта хотя бы на неделю раньше?
Якоб бежал так быстро, как только мог, и в ушах у него звенело эхо: не живет – и все. За ним пришел человек, его отец…
Абидеми, надо жить. Да, жить! И дышать полной грудью!
Поэтому Якоб сбежал.
Может быть, и даже скорее всего, когда-нибудь миссис Эдвардс не выдержит и снова явиться в приют, только больше никто не выставит ее за ограду. И директор расскажет ей всю правду. С таким же хмурым, но в общем-то равнодушным лицом, как говорил когда-то Якобу…
Все тайное когда-то становится явным – и это тоже откроется. Рано или поздно.
Но разве Якоб солгал бедной несостоявшейся матери? Разве чуть-чуть.
Ведь что он ей сказал?
Пришел Отец и забрал Абидеми домой.
Домой… Теперь Якоб тоже верит в Бога.
Ван Лейден посмотрел на небо и тихо повторил:
- Домой…
Да-да, теперь там дом маленького Абидеми. Именно там…
Ну, а сам Якоб…
Ему еще придется серьезно потрудиться и попотеть, чтобы зажить по-настоящему. Он-то не такой, каким был Абидеми, его Бог не усыновит…
Он ведь (как там говорил задира Жан?) как сама «Старая заводь».
Тихий омут…
И черти.

Лилу, отличная темка! Подписываюсь
Истории понравились Первая очень красивая во всей свое жесткости, сильная! Врага признают сильным, когда он тверд в свое позиции. Грустно, но великолепно
Вторая поразила и растрогала до слез Трудное время, трудный выбор, и мать бросает неугодное обществу дитя... Кто ее осудит? Только такой же ребенок, не знающий, как жесток мир к тем, кто не соблюдает его законов. Жаль Абидеми, но, наверное, это был лучший исход, не в то время он родился, чтобы быть свободным от условностей и предрассудков.

Лина, я очень-очень рада, что тебе понравилось! Не зря, выходит, тему создала
Правда, тяжеловато у меня с малыми формами. Большие как-то легче идут. Хотя везде есть плюсы и минусы.

Большое спасибо еще раз))))

А вот этот принесла сюда из ассоциаций:


Весь день напролет дочь атамана просидела у окна, глядя на залитые солнцем вершины гор. Ветер врывался в дом через открытые ставни и ласкал прелестное девичье лицо, играя с тяжелыми кудрями; тихий шепот его звал за собой, на волю. Холодна, горда и своенравна была эта красавица, пред которой робели и притихали самые завидные женихи аула. Но в то утро она увидела в небе вольную птицу, что кружила над соломенными крышами хибар. То был орел – крылатый царь, прекрасный и свободный, как дыхание земли. И закралась в сердце надменной девушки жгучая жажда – обладать этой птицей, чтоб сложил перед ней свои крылья могучий орел и служил ей одной. А быть может… Вот бы сделал он ее своей царицей, и тогда она будет обладать целым небом, которому нет конца и края!
Но сколько бы ни звала она орла, он не отозвался и улетел в горы, и тогда дочь атамана призвала к себе свою верную служанку, тихую и скромную девушку пятнадцати лет, и велела ей:
- Ступай-ка в горы да найди мне князя всех птиц. Скажи, что в ауле ждет его невеста, пред которой преклоняется вся округа, и что лишь он один меня достоин!
Любую прихоть, любой каприз госпожи готова была исполнить преданная служанка – не посмела перечить и теперь, хоть с детства боялась ходить в горы и знала, как разгневается царь Орел в ответ на дерзкую просьбу дочери атамана. С трудом сдержала несчастная девушка слезы, но лишь поклонилась и отправилась выполнять поручение…
Нещадно палило солнце, и летний зной обратил твердые очертания горы в зыбкий силуэт, но девушка, не жалея затекших и расцарапанных жесткими горными травами ног, поднималась все выше. И с каждым новым шагом страх покидал ее чистое сердце, что наполнилось светлым восторгом и радостью. Свобода, наконец-то свобода! И не хочется думать о том, что там, внизу, ждут ее тяжелая работа по дому и капризная хозяйка. Присев на огромный серый валун, утопающий в зелени, жадно пьющей солнечные лучи, девушка вздохнула и залюбовалась чарующей картиной, что открылась ее взору.
Но огромная тень пробежала по горному склону, и вот уже прекрасный орел мягко опустился на серый камень напротив вскрикнувшей служанки. Она и глазом моргнуть не успела, как он обратился молодым и красивым человеком, и темные глаза рассерженно сверкали двумя алмазами на смуглом лице. Задрожав, девушка упала на колени, склоняясь головой к земле, но ее смиренный и испуганный вид смягчил ледяную душу Орла.
- Встань же, милая девочка, - велел он. – Я знаю, зачем тебя прислала ко мне твоя госпожа. Так передай ей мой ответ: за крылья и право летать, обладая целым небом, всегда приходится платить. Пусть на закате она придет сюда и отдаст мне самое дорогое, что только есть у нее – и вот тогда я назову ее своей Орлицей.
Так сказал царь птиц и, обратившись опять орлом, растворился в голубизне небосвода. А служанка поспешила домой и слово в слово передала ответ Орла дочери атамана. Та загорелась, подскочила и засуетилась, порхая по комнате и собирая в старинный ларец своей покойной матушки все свои бесчисленные драгоценности, какие только смогла найти. Беря в руки длинные бусы, серьги и кольца, она некоторое время любовалась ими, вспоминая о несчастных своих поклонниках, что засыпали ее украшениями, и весело смеялась над бедными юношами, а потом отправляла безделицу в сундучок, который уже и не закрывался до конца.
И все приговаривала:
- Ах, я ничего, ничего не пожалею ради моего Орла!
Ближе к вечеру дочь атамана велела служанке нарядить ее в самое красивое и дорогое свое платье и отвести в горы, к заветному камню. Прекрасная и гордая, она величественно шла меж окутанных вечерней дымкой домов, поднимая подбородок, и воистину, как вздыхали многие, кто видел ее тогда, была достойна стать царицей неба. И мало кто замечал маленькую и скромную девушку, что вела будущую Орлицу к цели.
И вот гора уже утонула в розоватом тумане заката, когда обе они добрались до камня, где ждал их Орел в человеческом обличье. Насмешливо и холодно улыбнулся он своей невесте, а та лишь слегка наклонила голову пред ним и протянула свой ларец.
- Прими это от меня, мой жених. Мне ничего не жалко, лишь бы летать вместе с тобой!
Но как же велики были недоумение и негодование красавицы, когда Орел весело рассмеялся невесте в лицо, словно насмехаясь и издеваясь над нею!
- Ты думаешь, гордячка, что я, царь всех птиц, приму от тебя этот жалкий подарок? Возвращайся домой, под крылышко к отцу, глупая девица, раз до сих пор не знаешь, что главная ценность не в сокровищах и украшеньях! Та, что ценит лишь блеск каменьев, не сможет летать никогда! Глупышка… Не этого дара желал я от тебя.
- Какого же? – изумилась красавица.
- Ты должна всю свою душу, все свое сердце, все свои помыслы отдать небу и мне, и невообразимо прекрасному полету над горными пиками! Та, что хочет доказать мне свою истинную жажду разделить со мной небосвод, пусть теперь спрыгнет отсюда вниз. И бог решит, достойна ли она… А коль не достойна, так пусть разобьется о скалы!
Побледнела гордая госпожа и отшатнулась: поняла, что Орел безумен и жесток и что его каменное сердце готово загубить невинную девушку. Нет, лучше вернуться к отцу, чем прыгать с горной вершины навстречу смерти.
- Идем! – властно сказала она потупившейся служанке.
Но Орел остановил ее.
- Не спеши! Здесь есть еще одна красавица, так может быть, она попытает счастья?
Изумленная служанка окинула взглядом горы. Прекрасны, прекрасны! Сама сила и суровость, сама непоколебимость, сама свобода… в лучах засыпающего светила, в объятиях мягкого золота…
И глубокие глаза, смотрящие с теплом и верой. Верой в то, что она сможет…
Он заплатил за крылья одиночеством и камнем на месте сердца. И так надеялся, что кто-нибудь хоть когда-нибудь захочет, по-настоящему, всем сердцем захочет, быть рядом с ним.
Ничего не говоря, девушка кивнула тому, кто так ждал ее решения, и, ни о чем уже не думая, забежала на вершину скалы, там, где склон был отвеснее,… и прыгнула.
Ветер подхватил ее на руки и понес над землей. На спине выросли прекрасные, большие, сильные крылья…
И голос Орла раскатом грома пронесся над горами:
- Да здравствует моя царица!


А дочь атамана так и просидела до глубокой ночи на холодном камне, глядя на полет Орла и Орлицы и бездумно перебирая украшения в ларце, бесцветные и тусклые без солнца и тепла...

Цитата :

Не зря, выходит, тему создала

Конечно, не зря!

Ой, Лен, у тебя рассказы! А я и не вижу, что тема новая. У меня как вчера свет отключили вечером, так только утром в 9 часов дали. Я обязательно прочту.

Наташа, я буду очень-очень счастлива))))

Ленусь, первая история ПОКОРИЛА! Я даже зауважала конунга, который не принял лести. Все-таки он сильная личность, хотя ему и не понравилась песнь третьего скальда. Но вот за это

Цитата :

это был лучший из скальдов. И за то он получил свободу.

Я готова аплодировать ему стоя.
Рассказ великолепный! Спасибо!
Читаю следующий.

"СТАРАЯ ЗАВОДЬ" - очень трогательный рассказ! Так за душу и цепляет. Но Якоб изменился после встречи с маленьким мальчиком. Другим стал. Мне еще кажется, что вся его озлобленность ушла вместе со смертью друга.

Ага, точно ушла озлобленность)))
Наташа, огромное спасибо! Рада, что рассказы понравились!

Аффотр! Пиши исчо.

Соблазнилась на званием. Не пожалела.

"Слово скальда" - люблю Скандинавию, Средневековье и сражения. А конунг прав. Очень часто свободу можно обрести лишь через смерть - что в те времена, что в нынешние.

"Старая заводь" - та же история. Ребёнок так же, как и скальд, обрёл свободу.

Спойлер:

Да и третий рассказ... Тоже тема свободы.)

Спасибо большое за отзыв))))
Рада, что рассказы не разочаровали.
Благодарю за замечание. Лазила в интернете, изучая историю африканеров и негров, но, видно, не все учла.

Не за что, Лилуай.)
Не разочаровали, потому что тема близка и слог Ваш мне нравится.

По поводу замечания - ну, всего знать нельзя, а всё учесть - трудно. На то ведь и форум, для взаимопомощи - как я понимаю его предназначение.)

И верно))) Это очень радует)))
А можно спросить: как мне вас называть?

Так и называть - по нику.
А мне Вас?)

Меня тут по-разному называют))) Можно и по нику, а можно просто Леной)))

В любом случае - рада знакомству *книксен*)

Взаимно)))